Непослушный ребенок

Кабинет врача. Молодая женщина, примостившись на краешке стула, держит за руку сына и говорит торопливо и тихо, но слова ее полны отчаяния, а голос — сдерживаемых слез.

— Помогите, доктор! Что делать с этим буяном? Он отравляет нам жизнь…

А вихрастый «буян», познавший, как выяснилось, и ласку и розгу, сидит тихо и скромно, никуда не собираясь бежать. Только блестящие лукавые глаза да чуть сдвинутые брови выдают его интерес к «игрушечному» молотку в руках доктора и к похожему на радионаушники фонендоскопу.

— Что ж ты сидишь, как истукан,— сердится женщина,— показал бы себя во всей красе!

Но внимание мальчика поглощено забавным доктором, который так весело стучит его по коленкам, заставляет закрывать глаза, вытягивать вперед руки и что-то щекотно чертит на животе пальцем.

Около часа длилась беседа, а «буян» не обнаруживал никаких признаков буйства. Это вызывало откровенное негодование матери. Ей казалось совершенно необходимым, чтобы ее рассказ о сыне получил наглядное подтверждение, чтобы доктор сам убедился в тяжести заболевания и принял самые экстренные, самые серьезные меры. Кроме того, она была уверена, что Коля все равно обязательно совершит что-нибудь постыдное. Она ждала этого, и боялась, и хотела, чтоб неизбежное осталось позади.

Она рассказывала, как, достигнув школьного возраста, Коля стал совершать свои «подвиги» с какой-то особенной выразительностью и лихостью. Словно определение «трудный ребенок», которое он получил через месяц после поступления в школу, пришлось ему по душе, и мальчик стремился оправдать его перед восхищающимися его «бесстрашием» сверстниками.

Слушая рассказ матери о Коле, доктор думал о том, что родители, потерявшие надежду самостоятельно справиться с ребенком и ищущие помощи у врача, даже не подозревают, что часто сами нуждаются в лечении больше, чем их воспитанники.

У Коли не оказалось никаких заболеваний нервной системы. Его повышенная возбудимость, безудержность характера не были следствием перенесенных ранее тяжелых инфекций или травм головного мозга. Вообще в раннем детстве Коля не обнаруживал никаких признаков отклонений от нормы. И вдруг…

За стеклянными створками серванта стояли забавные фигурки, давно привлекавшие внимание мальчика. Однажды любознательный малыш подставил детский стульчик и раздвинул створки… В этот момент стул предательски дрогнул, Коля ухватился за что-то руками, и вслед за его падением на пол с грохотом свалился чайный сервиз. Напуганный, с болью в руке, он бросился к вбежавшей матери, надеясь найти у нее защиту и успокоение. Но малыш был цел, а сервиз разбит, и женщина не сдержала гневного крика. На шум явился отец, и Коля был немедленно и жестоко наказан.

Отец счел свою миссию выполненной и скоро успокоился. Успокоилась, погоревав над разбитыми чашками, и мать. Не мог успокоиться только мальчик. Впечатлительный от рождения, привыкший к некоторой свободе и ласкам, он испытал душевное потрясение как раз в тот момент, когда рассчитывал получить утешение.

Психическая травма, приправленная горечью испытанного позора, ожесточила Колю. Не хватало какого-то задушевного разговора, какого-то нужного объяснения. Но взрослые вели себя так, будто ничего не произошло. Они успокоились, так как считали жестокое наказание отвечающим характеру проступка. В действительности же они оценивали величину проступка величиной ущерба, то есть стоимостью сервиза. Они не дали себе труда рассмотреть за осколками фарфора истинные мотивы действий ребенка, и поэтому «разбили» более дорогое — ребячью преданность и свой авторитет. Для мальчика сервиз не имел ценности, и поэтому он не мог понять, почему его так жестоко наказали. В три года ребенку еще не дано спокойно рассуждать, но зато ему дано беспокойно чувствовать.

Страх перед родителями сковывал инициативу и жизнерадостность, загонял внутрь многие интересы. Ведь именно из-за интереса к привлекательному предмету он впервые познал телесное наказание. Временами, высвобождаясь из-под этого страха, верный своей живой мальчишеской природе, он что-нибудь опрокидывал, терял или портил. Но, боясь уже испытанного унижения, умалчивал о содеянном или, будучи разоблаченным, наивно и бесхитростно сваливал вину на других.

С точки зрения родителей, это была ложь, а ложь необходимо пресекать любыми средствами. Энергичного, непоседливого ребенка ставили в угол, а это было для него настоящей пыткой: он физически не мог долго оставаться неподвижным и, конечно, нарушал запрет. Это расценивалось как вызов, как умышленное непослушание, как стремление к единоборству, из которого родители считали для себя делом чести выйти победителями. Ребенок получал двойную порцию «неподвижности», и, чтоб избежать ее, он прикидывался больным, лгал, рассчитывая уйти от наказания, но именно это и приводило к нему. Возникал заколдованный круг, из которого не было выхода: чем настойчивее проявляли свою власть родители, тем упрямее становился сын.

Иногда, встречаясь с печальными глазами сына, они готовы были отказаться от борьбы, искать другие пути. Но сквозь грусть детских глаз уже пробивалось настоящее упорство, гордый вызов и нарочитое пренебрежение. И родители продолжали «воспитывать» сына теми же методами.

Мальчик между тем рос, набирался сил, привыкал, насколько это возможно, к ссорам и наказаниям. Он стал часто отлучаться из дому, среди сверстников обретая уверенность в себе, получая одобрение своему безудержному нраву, своему пренебрежению к запретам. С этим комплексом привычек и резко отрицательных чувств мальчик пришел в школу и свое стремление противоречить отцу и матери перенес на учителей.

Жалобы учителей снова усилили попытки родителей сломать упорство ребенка, покорить его волю, сделать безоговорочно послушным. Им и в голову не приходило, что все это похоже на дрессировку. Прославленный царь зверей, покорно исполняющий в цирке различные трюки, уподобленный с помощью кнута и пряника домашнему животному, является классическим примером такого послушания. Дрессировка и сытость, долгая жизнь в неволе подавили могучие инстинкты зверя, и только гордая слава его вольных сородичей придает его облику бесстрашие и силу.

Но малыш был другой, человеческой породы, и не древние инстинкты, а гордость и чувство достоинства восставали против муштры и насилия. Это был мятеж духа, еще незрелого, лишенного опыта и разума. Этот мятеж привел его в ряды так называемых «трудных детей».

Трудные дети… Они нарушают распорядок в детских учреждениях и школах, пренебрегают запрещениями, нередко доводят до слез родителей и неопытных педагогов. Таким детям свойственна или повышенная возбудимость, или, наоборот, заторможенность, инертность. Они не похожи друг на друга, как не схожи семьи, их вырастившие.

Дети, трудное поведение которых вызвано случайным, но затянувшимся конфликтом, трудны только по форме поведения, а не по содержанию. Изменение отношений с таким ребенком, ласка, задушевный разговор, дружеское расположение обычно снимают враждебность.

Значительно больше опасений вызывают дети, освободившиеся из-под влияния взрослых, те, которые удирают из дому, привыкают сознательно, со все возрастающим искусством лгать, хитрить и, наконец, воровать. У них закрепляется тяга к легкой и не обремененной никакими обязанностями жизни. Здесь уже приходится вести борьбу не против формы поведения, не против откровенных безудержных вспышек, а против качеств, чуждых существу нашей морали. Иногда такие дети кажутся послушными и тихими, с готовностью выполняют они любое поручение и всегда избегают открытого конфликта. Но это только лицемерие, тем более чудовищное, чем раньше оно возникает.

С годами судьбы трудных детей складываются по-разному. Одни из них, обладая сильной нервной системой, наблюдая окружающий мир, скоро проникаются презрением ко лжи и трусости, увлекаются серьезными занятиями и вырастают полезными, сильными людьми. Конечно, это происходит благодаря своевременному вмешательству врачей и педагогов, взрослых людей, способных разобраться в психологии ребенка.

Другие же надолго сохраняют приобретенные в раннем возрасте дурные привычки и качества и могут вырасти бездельниками и тунеядцами. Перевоспитание таких детей является исключительно тяжелой задачей. И родителям нельзя тешить себя надеждой, что с возрастом все пройдет само собой. Меры воздействия на таких детей почти всегда сугубо индивидуальны. И поэтому не существует никаких готовых на все случаи жизни рецептов.

Совершенно очевидно только, что телесные наказания, постоянные принуждения, насилие приводят к развитию отрицательных черт характера ребенка. Конечно, можно сломить волю ребенка, запугать его, добиться безропотного исполнения любых приказаний. Но настоящими людьми вырастут дети инициативные, умеющие дерзать и трудиться, беспокойные умом и сердцем, умеющие постоять за себя.

— А. Фонарев, старший научный сотрудник Института педиатрии